Спадщина

Армейский блюз

Есть люди, глядя на которых понимаешь, что они в этом мире гости. В них есть нечто, что моментально выделяет их из толпы, их нельзя не заметить и к ним тянет…. Таким был Ваня Карабиц. На нем удивительно нелепо сидела гимнастерка, он говорил негромко и как бы извиняясь за ситуацию, в которой мы оказались… У него постоянно сохли губы и он смачивал их языком, как это делают перед игрой музыканты - духовики. Он всегда был собран и сосредоточен в себе, грустная, какая-то виноватая улыбка изредка освещала его одухотворенное и очень красивое лицо. Его греческие корни угадывались и во внешности. У него была странная красота,- что-то цыганское, влажные карие глаза, вьющиеся черные волосы, пухлые, но четко очерченные губы…Он и улыбался как-то по-особому, как бы стесняясь, что ли… По вечерам, а вернее, по ночам, когда дивизия засыпала, в одноэтажную казарму музыкальной роты украдкой пробирались новоиспеченные курсанты, в прошлом интеллигентные киевские дети, которым очень хотелось на чуть-чуть вернуться в прошлое, в свой круг привычек и пристрастий. Для многих это была музыка. В репетиционном зале, у рояля, группировались все, желающие играть и слушать. При свечах, зашторив окна, мы усаживались в кружок и ждали. Ваня садился за рояль и несколько секунд молчал. Он любил Гершвина и обычно начинал с «Sammer time». Рояль звучал негромко, Леня Алчин извлекал из саксафона то бархатные, то всхрапываюжие звуки, кларнет и флейта звучали на манер популярной в те годы группы «Jеtro Tull»…Глубокое дыхание контрабаса и выверенная игра ударника дополняли волшебные блюзовые импровизации, помноженные на щемящее чувство тоски и безысходности от грядущих трех лет муштры, грубости и абсурда. Мы расходились просветленными и очарованными волшебством в котором приняли участие…Жизнь уже казалась не такой ужасной, верилось, что это когда-то кончится и все будет хорошо….И стоял у окна с поднятой рукой Ваня Карабиц, и курил на крыльце сотую папиросу Ленчик Алчин, и летящими тенями прячась за деревья и казармы возвращались из самоволок бывалые солдаты….Это была поздняя осень, вот-вот выпадет снег, а там уже и до Нового Года рукой подать… Странные отношения складывались у нас с Ваней. Мы часто бывали вместе, много говорили об искусстве, музыке…Я показывал ему свои импрессионистские армейские рисунки, ему нравились их названия, особенно «Стук костыля деревянной ноги. Часы, - это их шаги…». После окончания службы Ваня снял комнату в коммуналке в старом одноэтажном домике на улице Горького, где по вечерам мы часто встречались. Он сделал мне второй ключ, чтобы я мог приходить туда в любое время и работать…Тогда я увлекался скульптурной миниатюрой , получалось неплохо и часами я мог работать с бор-машиной, вырезая какие-то образы святых и идолов из заранее заготовленных кусков сосновой коры или шамотных блоков…Ваня всячески поощрял меня к творчеству в своей келии. Мы никогда не говорили с ним о женщинах, но я знал, что у Вани не было романов… Его цельная творческая натура не переносила суеты и требовала тишины и уединения…. Только тогда и рождалась его музыка… Однажды вечером я пришел в нашу обитель и на стене над кроватью заметил вырезанное ножом слово «МАРИНА». Для Вани это был совершенно необычайный поступок. Он был бережлив и очень аккуратен. И для того , что бы поправ привычки, украсить стену вырезанным именем, нужно было потрясение… Так и случилось…Уже позже я узнал, что Ваня встретил девушку в которую влюбился так, как может влюбиться только убежденный однолюб…Он влюбился страстно и на всю жизнь… Уже потом была квартира на Пушкинской, рождение сына, признание его творчества за рубежом и грязь завистников на Украине…После появления Марины мы встречались все реже и реже. Разговоров не получалось . Я забрал инструменты и оставив ключ от нашей келии на журнальном столе, прикрыл входную дверь, поставив точку в наших товарищеских отношениях. Мы много раз потом встречались случайно. На концертах, на улице, в Новоукраинке, где в Плютах у Вани был небольшой участок и домик. Но настроя на один лад уже не было, мы стали другими…. Наверное, нам не суждено было идти по жизни рядом. А там, в далекой Десне, полковая библиотекарша Лиля удивлялась вкусам красивого кареглазого солдата, которые стали впоследствии и моими. Там мы читали Андрея Белого и Гумилева, там я узнал Цветаевскую щемящую лирику и обнаженную правду поэзии Ахматовой. Там мы смеялись над персонажами Саши Черного, но много лет спустя, когда не стало Вани, я понял, наконец какую грусть может таить в себе парижское четверостишье поэта-эмигранта: «Мальчишка влез на липку , Качается шутя, Спасибо за улыбку Прелестное дитя…» По вечерам в конце 70-х в ресторане «Ленинград» на бульваре Шевченко играла классная блюз-группа. Фанаты приходили туда послушать импровизации невысокого широкоскулого саксофониста, самозабвенно играющего любые заказы от Луи Армстронга до Глена Миллера...Знакомых и частых посетителей он обычно приветствовал короткой музыкальной фразой… «Sammer time». Где сейчас Леня Алчин, я не знаю.

Александр Карпов Архитектор, президент компании Carshe Україна